Михаил Ахманов - Пятая скрижаль Кинара [=Принц вечности]

Слабая улыбка скользнула по губам Дженнака; он покачал головой и произнес:

– Не Коатль и не Тайонел, сказитель. Вианна…

– Но я не знаю такого бога! - Амад в недоумении хлопнул себя по коленям. - Чей он? Из Страны Заката? Или из Бритайи? И какой он бог? Бог героев и великих воинов? Бог сражений и схваток?

– Не бог, богиня… богиня любви… - Дженнак приподнялся на локте и посмотрел на Ирассу. - Ну, хватит о богах; вернемся к людяи. Скажи-ка мне, парень, что убило Хрирда?

Его телохранитель нахмурился, дернул соломенный ус; его оживленное лицо сразу стало мрачным.

– Не знаю, мой лорд. Ран на нем не было, как и у вас с Уртшигой, только все внутри, здесь и здесь, - он коснулся ребер и живота, - заливала кровь. Разрезали его арахака по своему обычаю, я глянул и подумал, что все жилы в нем порвались в единый миг… Такое вот дело… Был Хрирд, и нет его…

– Пусть странствует он в Чак Мооль по мосту из радуги, - произнес Дженнак и склонил голову.

– Да пребудет с ним милость богов, - пробормотали воин, сказитель и мореход; и хоть боги у них были разными, это слово о павшем сказали они в один голос.

Дженнак повернулся к Пакити.

– Как дела на берегу? Что с "Хассом"? И чем занят хозяин наш Кро'Таха?

– "Хас-сс" готов выйти в море, сс-светлый ирт, но колдун и знахарь, что правит дикарями, сказал: ты всс-станешь только посс-слезавтра, в День Ясс-сеня. А до того ты должен лежать и пить вмесс-сто сладкого вина его вонючие зелья. Вот так! Что же до Кро'Тахи, то он тебя благосс-словляет, госс-сподин. Арахака дары его приняли и теперь ждут голубок из Рениги в обмен на своих девушек. А Кро'Таха, сс-старый попугай, - тут Пакити потер расплющенный нос и ухмыльнулся, - Кро'Таха решил, что и ему не вредно отведать сс-сладкого… Хочет и себе взять девушку и не боится уже попассь вмесс-сто шелков любви на циновку трапез.

– Мудрое решение! Старый конь не так резв в беге, как молодой, а кобылиц покроет больше, - заметил Амад, но Ирасса, пощипывая светлую бородку, начал возражать. Они заспорили, взывая то к Куулу и супруге его Келайне, то к светозарному Митраэлю, но тут появилась Девушка и прогнала из хижины всех троих. Дженнак выпил горьковатый бальзам и погрузился в полудрему; голова его покоилась на смуглом и упругом девичьем бедре, но вспоминал он сейчас не Вианну, а Чоллу - верней, их последнюю встречу.

Понесет ли она? Это зависело от многих обстоятельств, а прежде всего от обоюдных желаний светлорожденной пары. Этим, как и долгой жизнью, они отличались от прочих людей, плодившихся лишь по велению инстинкта, но не разума. Разумеется, и светлорожденные покорствовали ему, но за истекшие века было подмечено, что плод любви завязывается чаще, если супруги или любовники того желают. Вот почему потомство сагаморов было обильным - они нуждались в сыновьях и дочерях, чтоб выбрать достойнейших и отсечь гнилые ветви.

Так было ли желание? - размышлял в своем полусне Дженнак. Что касается Чоллы, в том сомневаться не приходилось, но вот сам он… До сей поры он не желал детей - не от того, что испытывал к ним отвращение, а совсем по иной причине: ему не хотелось потомства от тех женщин, светлорожденных или нет, что делили с ним ложе. Каждая была мила и прелестна, и неравнодушна к нему, и каждая была не Вианна… Не Вианна! И семя его оставалось бесплодным - не зернышко маиса, а мертвый камень, брошенный зря в дарующую жизнь почву.

Но с Чоллой все получилось иначе. Иначе, неопределенно и смутно… Другая женщина, не цветок его снов, не милая чакчан, и все-таки он испытывал к ней щемящую нежность и жалость… Любовь?.. Нет, не любовь, но чувство близости и единства судеб - ведь Чолла была такой же одинокой, как он сам. И хоть взросли у нее сыновья, дорога Чоллы тоже была дорогой потерь…

Было ль его сочувствие к ней таким явным, что камень обратился в плодоносящее зерно?

Этого Дженнак не знал. Люди светлой крови, его сородичи, давали жизнь потомству по своему желанию, что являлось неоспоримым фактом, проверенным долгой чередой столетий. Ну и что с того? Если бы человек был властен в желаниях своих!

Незаметно он погрузился в транс, пытаясь провидеть судьбу своего сына, если у Чоллы будет сын… Но видения не приходили; черная завеса Чак Мооль не раскрывалась перед ним, и никаких картин не возникало под сомкнутыми веками - ни лиц, ни городов, ни морских пучин, ни озаренных солнечным сиянием небес. Боги молчали.

На следущий день, День Ореха, Дженнак почувствовал себя лучше и, призвав Старика, долго беседовал с ним. Они говорили не о союзе с ренигами, ибо то являлось делом решенным; и не о новом племени, в чьих жилах сольется кейтабская кровь с кровью гуаров и арахака - о народе, что будет владеть и лесом, и болотами, и всей дельтой Матери Вод. Дженнаку предстояло увидеть расцвет этого еще не рожденного племени, а Старик едва ли бы дождался первого ребенка. Время его уходило; и с ним уходил в прошлое наивный мир арахака, вселенная добрых древесных духов и страшного Тилани-Шаа, запертого в клетку из деревьев… И, предчувствуя это, Дженнак расспрашивал Старца о лесном народе, о верованиях их и обычаях, об охотничьем языке, подобном крикам птиц, об искусстве прятаться в кронах деревьев, о способах, коими ловили кайманов и рыбу, о трубках чен-чи-чечи, стреляющих отравленной колючкой, о таинствах, когда вкушают кровь погибших воинов, дабы возродились они в детях и умножили род свой многократно. Жизнь в джунглях была нелегкой, смерть гуляла рядом с арахака, сидела у их костров и по-хозяйски забиралась в их шалаши. Они рано созревали, распускались, как побеги в месяце Цветов, плодоносили и шли в вечную тьму Чак Мооль или в то место, что было уготовано им лесными богами. Дженнак содрогнулся, узнав, что Старцу, подобному сморщенной черепахе, не было еще и сорока, а Вианна - Чали, его внучка, - видела не шестнадцать, а двенадцать весен. Воистину люди эти, приятные видом, сильные и отважные, были мотыльками, порхающими в солнечном луче! Не ведали они слов Шестерых, утверждавших, что человек живет шесть десятилетий, а сверх того - десять или двадцать лет, кому и сколько отпущено судьбой… Не ведали, и потому, быть может, жили вдвое меньше?

Под конец Дженнак спросил о сфероиде из багряного камня, но о нем Старцу было известно немногое. Такие вещи рождались в далеких горах, за которыми прячется солнце, а потом, неведомыми путями, приходили они к людям и начинали странствовать по всей Р'Рарде, по всем бесчисленным притокам Матери Вод, и всюду почитались могущественными талисманами, чем-то наподобие символа мира; их не меняли и не отнимали, а дарили, и обычай этот означал, что даритель желает изведать искренность и мудрость того, кому преподнесен подарок. Ведь человек, говорил Старец, существо скрытное; слова его могут быть легки, как перья, мысли тяжелы, как камни, а намерения ядовиты, словно колючка для чен-чи-чечи. Но суть заключается не в намеренияи и словах, а в делах, не в скрытом, а в явном; и колдовской талисман, поднесенный в нужное время, подталкивает к свершениям, а свершенное позволяет узнать человека.